«Я всегда маму помню только в трудах, только в работе. Она кроткая у меня была. Осталась вдовой в сорок лет, папка умер в сорок восемь. Фронтовик был, у него внутри «гулял» крошечный осколок. Который и спровоцировал кровоизлияние в мозг. Война его добила через двадцать лет после победы. После его смерти мама сразу поседела. Ушла вся в работу и в нас, в детей. А работа была тяжелая — в лесу живицу из сосны добывали.
Я часто летние каникулы с мамой в лесу проводила, помогала ей. Помню, старшеклассницей была, как-то уморились мы с ней, сидим, отдыхаем, я ей говорю: «Мама, я хочу тебе монологи почитать…» Читала ей что-то из ролей Нонны Мордюковой и монолог Людмилы Чурсиной из фильма «Виринея». Спрашиваю ее: «Мам, а из меня получилась бы артистка?» — «Конечно, доча, обязательно!» — в лесу говорила мне моя мамочка. Она мне такую уверенность, такие крылья дала. Словами не передать!
Мама застала меня артисткой. Она перекидывала моих героинь на меня, могла спросить: «Доча, что же он тебя на сцене так стукнул-то?!»
«Мам, это все специально так сделано», — отвечала я ей. А по глазам видела, что она все равно за меня переживет. Я для нее была доча, а не артистка. И в кино она за меня переживала страшно, картину «Холодное лето пятьдесят третьего…» смотрела и рыдала.
С мамой ушло очень многое! Жаловаться, плакаться некому. И посоветоваться не с кем. Никто тебя так не пожалеет и не поймет, как мама. Никто и никогда!».
***
«В детстве мы росли как трава в поле! Гуляли на ветру, на солнце и в любви. Все лето бегали босиком. Семья наша была рабоче-крестьянская, родители нас любили абсолютной любовью. При этом труд мы знали с малочки. Все, чему научилась в детстве, я и сейчас умею и помню. Руки не забывают.
Если вдуматься, я росла в послевоенную пору. Родилась через шесть лет после окончания войны. Время было трудное: голодное, босоногое. Но если на детство смотреть как на полстакана воды, то у меня он был наполовину полным, а не пустым. Полным!
Родители были молодые, нас четверо детей, дружно жили, бабушка с дедушкой рядом. В доме всегда пахло пирогами. Я просыпалась, а солнце уже светило. Зажмурившись от счастья, вылезала в окно и, раздвинув вьюны, бежала самая довольная. Знаете, глаза прикрою, а эта картинка стоит у меня перед глазами, не проходит. Время ее пощадило, не стерло. Я была мечтательницей и фантазеркой и не любила ватаги. Могла на облака часами смотреть и фантазировать…Мечтала ли я стать артисткой? Да что вы. Нет, конечно. К нам вагон-клуб приходил один раз в месяц, и то нас, детей, туда добром не пускали. Это потом, когда подросли, стали разрешать кино смотреть.
Робкая мысль о том, а не попробовать ли мне в артистки, пришла ко мне в старших классах. И то приходилось скрывать, одноклассники бы обсмеяли. Там, где я росла, престижной профессией считались врач, учитель. А то артистка! Этого слова в той жизни и не существовало. Театра в глаза не видели. Да что там театра, музея вблизи не было.»
