Культура

Александр Ширвиндт:»Принято считать, что наше всё – это Пушкин. Но для меня это – Маркуша»

Принято считать, что наше всё – это Пушкин. Но для меня это – Маркуша. Я его знал лучше, чем Пушкина, и полагаю, что, если сваливать все на классика, – не проживешь. А жить надо все-таки с друзьями.

Биография Марка Анатольевича Захарова зацелована поклонниками и растиражирована критиками. Найти в ней новостную лазейку очень трудно. Приходится рыться в личном архиве, чтобы припомнить, говоря современным птичьим языком, нечто эксклюзивное.

Я познакомился с Марком, когда он работал артистом в Московском новом театре миниатюр (сейчас Московский театр «Эрмитаж») под руководством Владимира Полякова. Я помню, как он играл Остапа Бендера. Из-за этого Остапа он ушел из артистов.

Я до сих пор помню и спектакль «Бидерман и поджигатели» по пьесе Макса Фриша, поставленный Марком Захаровым в Театре сатиры в середине 1960-х. Он прошел раза два-три. Никто ничего не понял. А это был потрясающий спектакль. Марк Анатольевич жил с опережением. Профессионально, не человечески. Это был спектакль, который лет на пятнадцать опередил всю театральную, не побоюсь этого слова, мировую эстетику. Захаров обладал режиссерским и философским провидением. Вообще бывают совпадения, совпадают случайности, случается интуиция, а на гениев опасно обрушивается прозрение.

Еще Марик был спринтер. Много лет назад, когда мы собирались улетать из Ташкента после гастролей, выяснилось, что самолет сломался. На спине лайнера сидели два сварщика и его варили – он немножко раскололся посередине. И весь театр смотрел, как его латают. Делать было нечего, и мы устроили перед аэропортом соревнование по бегу на сто метров. Участвовали рабочие сцены, артисты. Быстрее всех пробежал Марк Анатольевич – где-то в районе 13 секунд. Это тогда, когда еще не было тех, кто пробегает за 9 с чем-то секунд. С допингом.

Настоящий худрук – это отдельная профессия. По моим ощущениям, худруками были Андрей Гончаров, Олег Ефремов, Валентин Плучек, Галина Волчек и Марк Захаров.

Когда я стал худруком Театра сатиры, Марк давал мне разные советы. В частности, рецепт, как безболезненнее оттуда слинять. Как-то, лет семь назад, были вместе с Марком в эфире одной телепередачи. Я говорил о том, что невозможно составить репертуар, артисты отпрашиваются на съемки. Один не может с 1-го по 5-е, второй с 5-го по 20-е. И главное, те, кто не в репертуаре, они не отпрашиваются, а те, кто в репертуаре, отпрашиваются постоянно. На что Марк заметил: «Шурик, я тебе посоветую – всегда отпускай артистов. А не разрешает пусть кто-то другой – дирекция, заведующий режиссерским управлением, завтруппой. Сделай так, чтобы от тебя шло только добро. У меня есть такой человек, который принимает непопулярные решения». Я возразил: «Получится, во-первых, что я хороший, а они бандиты и, во-вторых, что я мягкотелый, а они борются за театр». «А может, ты просто гуманистически настроенный», – сказал Марик. Я попросил: «Запиши для меня».

Перед 85-летием Марка Анатольевича я написал предисловие к альбому, посвященному юбиляру. В альбоме скрупулезно-биографически перечислены все захаровские звания, ордена, статуэтки. Этим «призовым фондом», разделив его по совести, можно отоварить всех членов Союза театральных деятелей России.

Самобытность – непредсказуемость творческих возбуждений. Даниил Хармс умел гениально изображать муху, сидящую на стекле, в момент, когда она размышляет, куда бы ей полететь. Тот же Хармс: «В лесу меж сосен ехал всадник, / Храня улыбку вдоль щеки». Улыбку вдоль щеки Захарова было заслужить непросто. Его классическое лаконичное «не очень» как реакция на наши молодежные безумства – эталон критической мысли.

Захаров был влюблен в свою профессию. И Муза отвечала ему мощной страстью. Лет 50 назад случайно подсмотрел, как Захаров шел по Суворовскому бульвару (ходили же когда-то пешком, прелесть какая) и, беззвучно артикулируя, «репетировал» что-то, направляясь в театр.

Александра Марковна в каком-то интервью обмолвилась, что отец погружает актеров в космос. Не знаю, я там не был, ей виднее, но человек, который на утреннем безлюдном бульваре интересен сам себе и занят делом, – счастливец!

Александр Ширвиндт из книги «Опережая некролог»

[snippet_3] [snippet_2]