Все началось с обычного письма со штемпелем Ленинграда на конверте, подписанного женским именем, незнакомым ему. Чем взволновало оно известного прозаика? Спустя много лет она вспомнит:
«Лет с четырнадцати, когда я прочла «Повесть о лесах», Паустовский как бы стал моим единственным советчиком и другом. Позднее, после очень тяжелых родов, когда все обошлось и мы с сыном остались живы, во мне стала бродить какая-то тяга к совершенно неведомому творчеству, но я сама никак не могла в себе разобраться… Ощущение возвращенной мне жизни, бесконечного удивления перед ней, вероятно, и было в моем первом письме. И еще — благодарность ему за то, что он своим творчеством помогает не огрубеть, не ожесточиться, помогает увидеть жизнь чуть-чуть не такой, может быть, какая она есть…»
…Ваша жизнь непонятным образом связалась с тем, что я пишу
…И ВОТ она держит в руках присланную им фотографию с надписью: «Леле Лыжиной — заочному другу — от благодарного писателя».
Константин Георгиевич будет писать ей из Москвы и Ялты, Тарусы и Севастополя.
«Леля, я давно не был в Москве — ездил надолго в Болгарию — и совсем не знаю, что с Вами. Напишите.
Вас я не видел, но у меня такое ощущение, будто я Вас хорошо знаю, и потому хочу, чтобы Вы собрали все силы своего милого сердца и победили болезнь. Я верю Грину — он был глубоко убежден, что человек может делать чудеса.
Весной, в мае, я, должно быть, буду в Ленинграде, и если Вы захотите и это будет возможно и Вы не будете стесняться меня (мое несчастье в том, что многие меня стесняются, и это меня приводит в отчаяние), то я приду к Вам и буду Вам рассказывать всякие удивительные истории.
Сейчас я работаю, пишу пятую книгу (автобиографическую). Перечитываю Бунина. Скоро выйдет отдельным изданием четвертая книга из автобиографического цикла («Время больших ожиданий»). Я пришлю ее Вам.
Если Вы пришлете мне несколько слов — будет хорошо. Будьте спокойны, мужественны.
Ваш К. Паустовский»
Май 1960 г., Таруса
«…Есть вещи, о которых очень трудно говорить и писать. Они лежат где-то на границе сознания, в той области, где живет поэзия и где рождаются чудеса (хотя в них принято не верить). Одна из таких вещей — чувство родственности у людей, совершенно не знающих друг друга. Я совсем не знаю Вас, но между тем часто испытываю тревогу за Вас и ловлю себя на том, что Ваша жизнь непонятным образом связалась с тем, что я пишу. Когда я работаю, я всегда думаю о людях, ради которых пишу. И теперь среди этих людей — Вы…
До сих пор я еще не написал ни одной своей книги в полную силу.
Мне кажется, что я смогу написать еще несколько хороших книг. И сознание даже отдаленного Вашего присутствия в этой жизни мне очень поможет.
Так я чувствую — это не пустые слова».
Октябрь 1960 г., Таруса
«...Как жаль, что Вы не были в моей деревенской избе. У меня над столом висит предсмертный портрет Блока — трагический и прекрасный. Я бы его Вам подарил на память о Тарусе… Я остался в Тарусе совершенно один и буду жить в этом одиночестве, вероятно, до Нового года.
Сейчас стоит туманная, рыжая осень. В лесах горечь и тишина. Я много брожу по реке и лесам, думаю о всяческих событиях… На днях выходит (в десятом номере «Октября») пятая автобиографическая повесть «Бросок на юг». Прочтите, пока критики не растерзали меня на части за эту книгу.
…Я уверен, что мы увидимся, и тогда я расскажу Вам кое-что в свое оправдание. Моя жизнь совсем не такая, как обычно ее представляют. Мне часто бывает очень трудно, почти невозможно трудно…
В ноябре я, должно быть, приеду в Ленинград на «Блоковские дни».
Я думаю о фантастической книге…
ВСТРЕТЯТСЯ ли они и нужна ли эта встреча? Паустовский предупреждает Лелю о ее возможном разочаровании, во что она, конечно же, не верит. А писатель уже полон замыслом «безумно свободной», как он говорит, книги, которая стала бы своеобразным продолжением «Золотой розы». Книга эта останется недописанной, а потом и вовсе исчезнет… Но не будем забегать вперед.
Леля с трудом достала билет на вечер памяти Александра Блока в Пушкинском Доме. Паустовский в президиуме. Знает ли он, что она здесь, в зале?
Перерыв. Сцена, где стоит покрытый чехлом рояль, мгновенно заполнилась любителями автографов. Леля тихонько поднялась и встала в стороне, за роялем. Константин Георгиевич поднял голову…
«...Я никогда не забуду тот вечер в Пушкинском Доме и рояль, за которым Вы стояли, и два Ваших слова: «Я — Леля».
В тот вечер, несмотря на многие тяжести, моя жизнь подошла к небывалому, почти невозможному счастью, к чуду. С тех пор я не перестаю благодарить судьбу за то, что встретил и хоть немного узнал Вас. Мне все это кажется незаслуженным счастьем. В это трудно сразу поверить.
Как? Человек с большой известностью, писатель, испытавший очень бурную и интересную жизнь, благодарит судьбу за встречу с молодой, прелестной, взволнованной женщиной, почти девочкой. Да, благодарит: » И нет, по-моему, для меня большей награды за все, что мне удалось сделать в жизни, чем Вы, Леля…»
Это он скажет в письме потом, уже из Москвы.
«Все сбылось и свершилось, рядом со мной человек, который понимает меня не только с полуслова, но понимает лучше и вернее, чем я сама». — Леля пытается вести дневник.
«Блоковские дни» в ее родном городе на Неве навсегда останутся для нее «днями Паустовского».
Правда, они все время на виду, на людях, возможности остаться наедине почти нет. Писателя ждут в библиотеках и институтах, приглашают на спектакли, а он соскучился по Эрмитажу и Русскому музею, его тянет в Пушкин — Царское Село, и они едут туда вместе.
В электричке Константин Георгиевич показывает Леле план, нарисованный им со слов Ольги Форш, на котором изображен путь к ней на дачу, расположенную между Пушкином и Павловском. Здесь Паустовский мечтает прожить следующее лето, работая над новой рукописью.
«Я думаю о фантастической книге — книге о жизни, какой бы она могла быть, если бы я строил ее по своим желаниям…»
О, эта вечная власть несбывшегося!.. Нет, не сбудется мечта, писатель не увидит больше Северной столицы, и мы с вами никогда не прочтем книги, о которой он говорит Леле: «Я пишу ее во внутреннем посвящении Блоку, Пастернаку и Вам».
Не будем говорить о любви…
«НЕ БУДЕМ говорить о любви, потому что мы до сих пор не знаем, что это такое» — так, печально и загадочно, оканчивается рассказ Паустовского «Ручьи, где плещется форель». Почему?
«Когда я писал «Ручьи, где плещется форель», я никого в то время не любил, — пишет он Леле из гостиницы «Европейская» перед самым отъездом. — Было глухое время в моей жизни. Тогда я написал, что никто не знает, что такое любовь. Может быть, это плеск форели в реке, низкие звезды за окнами, печальный голос женщины. И вот, сейчас мне дорого все, что связано с Вами, даже каждый пустяк. Все — и сырой туманный воздух, налетающий с Финского залива, Пергамский зал Эрмитажа, Куинджи в Русском музее, тот вечер, когда падал медленный снег, и я пришел к Вам на 7-й этаж и впервые ощутил страшную тревогу перед будущим и какую-то глубокую сияющую прелесть Вашего существа. Это был рок, судьба, от нее не уйти.
Очевидно, недаром Вы нашли меня в Москве и недаром я, не видя Вас, все время думал о Вас, где бы ни был…
Почему-то после вчерашнего вечера я все думаю о том, как мы ехали в черной и тихой машине вдоль набережной Невы и как уходили вдаль речные ленинградские фонари. Я все люблю — каждый речной фонарь вблизи и вдали, каждое дерево, каждую вещь — все, на чем хотя бы на мгновение останавливался Ваш взгляд. Я ничего не знаю, кроме того, что сердце разрывается от нежности к Вам и от горечи неизбежной разлуки.
Я продал бы за бесценок свою душу черту, лишь бы вернуть свою жизнь хотя бы на 30 лет назад — и для Вас, и для своей работы, — сколько бы я тогда смог написать. Если меня не будет, то я бы хотел одного — чтобы Вы хранили память обо мне не только как о писателе, а как о совершенно своем, близком и преданном Вам человеке.
Берегите себя очень и очень. Вы должны жить ясно, хорошо, спокойно. У вас есть мальчик, научите его любить поэзию жизни и хорошие книги (в том числе и мои), научите его быть человеком мира, добра и благородства».
Власть несбывшегося.
ЧТО БЫЛО дальше? Страницы писем, достойные стать страницами книг. Встречи в Севастополе — городе, где, по словам Паустовского, особенно сильно ощущается то состояние, которое Грин называл «властью несбывшегося».
14 июля 1968 года, услышав по радио горькую весть, Леля — Елизавета Аркадьевна Лыжина — оставит в дневнике запись: «Умер К. Г. Паустовский. Оборвалась последняя паутинка надежды увидеть его еще раз…»
Зимой 2001 года внезапно оборвалась и ее жизнь. Тайну — был ли их роман чисто платоническим или нет — она унесла с собой.
Но перечитайте «Ручьи, где плещется форель»: «Бывают истории, которые промелькнут и исчезнут, как птицы, но навсегда остаются в памяти…» И вдруг понимаешь, что духовное чувство, озарившее жизнь, способно пережить тех, кому оно было даровано, перетекая в иные времена — в дар другим. Быть может, и несбывшееся тоже не исчезает бесследно?..
Перейдя по активной ссылке, вы можете прочитать прекрасный рассказ Константина Паустовского о любви «Ручьи, где плещется форель» — Не снилось (nesnilos.com)
АИФ ,,Долгожитель» 05.12.2002г.
