«Мне бы больше хотелось иметь безвестность здоровым, чем славу в реанимации»
Александр Ширвиндт в больнице. Лечится от коронавируса — как он говорит, от модной болезни.
Телефон, взорвавшийся от звонков с момента госпитализации, выключил.
Как он говорит: Больница — самое подходящее место для философствования.
«К Новому году наш театр выпустит открытку. На ней — я в маске и текст арии Мистера Х. Актуально. Последний куплет, если помнишь, такой:
Устал я греться у чужого огня, Но где же сердце, что полюбит меня.
Живу без ласки, боль свою затая… Всегда быть в маске — судьба моя.
Имре Кальман. Оперетта «Принцесса цирка». 1926 год.
Больница, конечно, самое подходящее место для старческих философствований. Вот лежу с модным заболеванием под опекой врача от Бога Маши Лысенко.
У нас все вокруг думают, что паника с вирусом — чья то провокация. Нет, это не так и, говоря нашим театральным шершавым языком, идёт генеральная репетиция апокалипсиса…
Страшно усилился падеж друзей.
У меня всегда существовало ощущение, что такие титаны, как мои друзья Кобзон, Говорухин, Захаров, Виктюк, Джигарханян, Жванецкий не приспособлены к понятию «гроб».
Но они ушли, и начинаешь думать, что…
Немного хочется поразмыслить. Сегодня снаряды рвутся рядом, кончается эпоха моего поколения.
Кто-то ещё держится. На даче теплится под прикрытием уникальной ласки Олечки Остроумовой мой друг Валечка Гафт — человек, который на моих глазах одним пальцем поднимал десятикилограммовые гири.
И стойкий, и великий «оловянный солдатик» Малого театра Юрочка Соломин, опершись на палку, получает на Поклонной горе на ветру очередного «Героя» от президента, совершенно не слыша уникального цыганского многоголосья во главе с солистом Колечкой Сличенко.
На ощупь руководит театром уникальная Яновская, а я сам умоляю давно отпустить меня на вольные хлеба, хотя мучного давно уже не дают. И так далее…
К чему это я? Нет, дорогие мои, раз вы уж меня нашли в больнице, так вы уж меня дослушайте.
Рынка (в кавычках) Захарова, Любимова, Волчек, Фоменко и т. д. сегодня нет.
Есть вековые отстраненные структуры так называемого великого русского репертуарного театра, который судорожно кончается под ударами менеджеров и коммерсантов.
И все равно — убить этот театр невозможно.
Но, хороня сегодня ближайших друзей, я с каждым разом убеждаюсь в необходимости по ТВ рубрики «жизнь после жизни».
В этой связи очень мне несимпатичны круглосуточные сериалы об ушедших звёздах…
Все эти сериалы — нищенские потуги, подделки, с псевдодокументальным ореолом.
Парадокс в том, что чем талантливее эти поиски и искреннее попытки, тем вторичнее результат. Зачем безмерно и разнообразно талантливой Нонночке Гришаевой играть Гурченко? Ей надо играть Бовари или ибсеновскую Нору. Зачем заклеивать великолепного Маковецкого гуммозом и картоном под Ивана Грозного?
Ибо судьба этого талантливого артиста — Бунин и Куприн. Играть надо Бомарше, а не Смоктуновского. Смоктуновским надо становиться.
К чему это я? Я не напрашивался — вы сами позвонили.
И ты обещала не спрашивать, как я себя чувствую. Вот я тебе и не ответил.
Но при этом ты ещё спросила меня, как я переживаю неожиданно нахлынувшую на меня популярность в связи с заболеванием.
Я тебе скажу, что мне бы больше хотелось иметь безвестность здоровым, чем славу в реанимации».
(публикация «MK.RU«)
