— Ты как огурец режешь? Ты как, дура такая, огурец режешь?! – шипел отец голосом, звенящим от злобы. – Тебе сказано – мелко! Тебе сказано – мелкими кубиками! А это что?.. Ну надо же, тварь какая ленивая! А ну вон пошла отсюда! Кудаааааа пошла?! Вернулась и быстро все перерезала вдвое мельче!
Огурцы. Кубиками. Кальмары. Почистить. Грейпфруты. Что-то нужно было сделать с грейпфрутами, кажется, содрать с долек кожицу как можно скорее. Я все равно была идиотка, ленивая уродина и тупая скотина. Просто монолог заканчивался чуть быстрее.
Я и мама, мы обе ленивые идиотки, которые ничего не хотят делать, а только жрать. Посмотрите-ка, они хотят идти наряжаться, они что, дуры, думают, что кто-то на них смотрит? Да кому они нужны, у них все равно ни лица, ни фигуры!
Так мы проводили каждое 31 декабря.
Каждый Новый год. Отец любил готовить. Любил, когда вкусно, много и нарядно. Но еще больше он любил вот эту садистическую радость от унижения другого. Эту дрожь удовольствия, когда издеваешься над кем-то с полным осознанием своей силы и беспомощности другого.
Впрочем, это не только в праздники. Но в праздники я ненавидела его особенно.
И салаты.
И мясной пирог.
И торт «муравейник».
Потом приходили гости, и отец за секунду преображался, становился галантным и остроумным, шутил и помогал дамам снимать шубы, звенел хрусталем бокалов, играл Шопена на пианино.
Тут можно было незаметно отползти, судорожно умыться, надеть что-то чистое. Впрочем, какая разница, на меня все равно никто не смотрит, думала я. И слава богу. И слава богу.
После того, как я покинула родительский дом – а это случилось рано – я никогда не готовила в Новый год. Никогда. Ничего. Ни оливье. Ни селедку под шубой. Ни даже эти несчастные бутерброды с икрой. Не говоря уже о сложных блюдах. Я ни разу в жизни не участвовала в игре «девочки, давайте быстренько нарежем салатики». И в игре «а кто сделает горячее».
Надо сказать, никто из моих друзей или мужчин ни разу не возмутился. Не хочешь готовить, не готовь, ради бога. Обычно в Новый год я задумчиво сидела перед пакетом мандаринов, пока Никита готовил пирог, или селедку под шубой, или резал колбасу. Иногда я поднимала голову от пакета мандаринов и спрашивала: «Как ты думаешь, я не пустое место? Не ленивая уродина? Ты меня любишь?». Ты не пустое место, терпеливо отвечал Никита, очищая морковку. Ты умная и талантливая. Ты красивая. Ты трудоголик и перфекционист. Я люблю тебя и всегда буду любить.
К счастью, Новый год происходит не так часто. Раз в году всего.
После переезда в Прагу меня отпустило. У меня появился новый праздник, свой собственный – Рождество, и он не был отравлен. Рождество с глинтвейном и имбирными пряниками, Рождество с уткой и карпом, Рождество с чечевичным супом и золотыми звездами.
Новый год я рассеянно пролистывала. В Европе новый год легко пролистнуть и не заметить, если не хочется. Обычно мы заходили к друзьям, у которых, естественно, был оливье, и я просто ждала, пока все кончится.
И вдруг. В этом году — сидя возле коробки с мандаринами — я поняла, что это место не болит больше. Что в этом месте даже не осталось шрама. Оно зажило бесследно. Где-то очень-очень далеко осталась та маленькая грязная кухня, на которой нужно было мелко резать огурец и тереть сыр. Перестал работать портал, который мог переместить меня в эту кухню.
Я сама уже старше того вызывающего отвращение мужика в клетчатой рубашке с закатанными рукавами, который орал на маленькую девочку. Столько всего было после.
Это я была той женщиной, которая пекла оладушки рождественским утром для толпы голодных девчонок. Девчонки хихикали и толкались, и совали носы мне под руку, и утаскивали оладушки прямо со сковородки.
Это я была той женщиной, которая заваривала умирающей подруге чай с черной смородиной. Это я была той женщиной, которая готовила утром омлет для любимого мужчины, пребывая в наркотическом тумане нежности.
Это я была и есть та женщина, которую утром в кофейне могут спросить «вам как всегда, пани Анастазия?».
Травма нестираема. Но вокруг нее можно вырасти, оплетая ее новыми нервными окончаниями, перезаписывая поверх нее новые истории, много хороших историй. Историй про любовь.
Травма нестираема, но в какой-то момент она перестает иметь над тобой власть – как не имеет над тобой власти горсть песка на дне пляжной сумки. Это песок позапрошлого лета.
В этом году я впервые подумала – пусть у нас будет и Новый год тоже.
Почему бы и не нарезать оливье. С колбасой. Докторской.
Автор — Анастасия Рубцова
Внутри каждого ребенка зажигается свеча, озаряющая его мир, и родители — источник света или темноты. Однако, когда те, кто должны были быть опорой, становятся источником страдания, детская душа подвергается неописуемым страданиям.
Неблагоприятная обстановка в семье — это не только конфликты и ссоры, но и эмоциональное насилие, физическое наказание, словесные унижения. Эти моменты становятся ядом для маленьких сердец, отравляя детство и оставляя долгосрочные раны на душе.
Когда родители, вместо заботы и любви, привносят страх и боль, растущая личность детей может быть разрушена. Они, как маленькие деревца, гнутся под ветром негативного воздействия, и тяжело представить, какие красивые ветви и цветы могли бы расцвести, если бы не тени прошлых травм.
Восстановление после детских травм требует не только времени, но и невероятного усилия. Дети, пережившие такие испытания, сталкиваются с внутренним конфликтом, ношением тяжести, которую несет каждый шаг взросления. Эмоциональная рана, нанесенная родителями, касается не только прошлого, но и будущего, окрашивая его темными оттенками страха и неуверенности.
