В ноябре постоянно хочется домой. Даже когда ты дома.
Человеческие контакты даются с трудом и временами поскрипывают, как несмазанная телега. Говорить и обмениваться теплом несложно – сложно доехать до места, вытащить себя в вечерний мрак, подвести глаза. Все время норовишь свернуться в привычный калачик, зажав в одной руке толстый русский роман, а в другой – сухарик с цукатами.
У города в это время нет к тебе сочувствия или симпатии, ты ему даже не прекрасная незнакомка – вот тебе ветер в лицо, вот тебе дождь за шиворот, вот тебе красный свет светофоров, ремонт дорог. Как ни старайся ходить аккуратно, а обязательно принесешь домой на джинсах ноябрьскую окрошку из снега и грязи. В прихожей расстилается сезонная половая тряпка для обуви, а из коробочных закромов достаются тяжелые ботинки и сапоги на меху.
Муми-тролли Туве Янссон в ноябре набивали животы сосновыми иголками и залегали в спячку. А я жарю гренки на молоке к инжирному варенью и вешаю на карниз гирлянду из белых лампочек – верное средство борьбы с утренней темнотой, хитро поджидающей в углах и за холодильником, чтобы цапнуть за пятку.
В ноябре пол настывает быстрее, чем ты успеваешь привыкнуть к смене сезона. В очередной раз услышав, как я гордо и независимо (и, наверное, очень раздражающе) шлепаю голыми ногами по кухонному линолеуму, Саша приходит и натягивает мне шерстяные носки. Кажется, если я когда-нибудь захочу устроить семейный бунт, мне будет достаточно выйти на балкон босиком…
***
В ноябре хорошо ехать за город с пакетом продуктов на все выходные, готовить в глиняных горшочках жирную сытную еду, чистить мандарины, щедро напитывая дом запахом надвигающейся зимы, устраивать себе коньячные вечера и самые сладкие ночи в жизни.
Первый выпавший снег сводит с ума детей. К вечеру двор превращается в полотно беспорядочных земляных мазков – дети радостно катают комы, лепят бабу. Баба получается не белоснежной, а пестрой – в бурых подгнивших листьях и остатках жухлой травы. Но кого это волнует – главное, что она похожа на маму. А все, что похоже на маму, совершенно по умолчанию.
А потом однажды утром ты просыпаешься от того, что в комнате особенно тихо. Я тогда точно знаю – шел снег, шел долго, и теперь он дома. Приоткрываю жалюзи и замираю – внизу расстилается волшебный мир деревьев в бахроме и кружеве, следов и следочков, тропинок и тропочек, а машины кажутся уснувшими до весны.
Мир сужается до меховых краев капюшона, но в привычной дороге до метро важна не картинка, а звук: снег поскрипывает и похрустывает, и я чувствую себя, как в детстве в деревне – маленькие черные валенки, туго повязанный колючий шарф, варежки на резинках.
Навстречу мне идет дедушка, выгуливающий рыжую таксу, – он курит, не вынимая папироски изо рта, и табачный дым, смешиваясь с его дыханием, медленно растворяется в воздухе, теряя тепло.
***
Снег всегда открывает новую страницу, обнуляя и обновляя, помогая забыть, простить и проститься, подготавливая душу к переходу через внутреннее лесное озеро.
Ноябрь – время затихания, сбавления темпа и оборотов, очередной ревизии чувств, пересмотра желаний. Winter is coming, и ты стараешься держаться поближе к теплым людям, нестрашным задачам, бумажным книгам – тому, что понятно и объяснимо, пахнет корицей или ванилью, приятно на ощупь, а главное – дружелюбно к тебе и доверчиво, без претензий на истину, внезапных атак и попыток тебя сожрать.
Сладость ноября в горьком шоколаде его ночей, тягучих, как старые песни. Когда успеваешь приснить три чертовщины за раз, а под утро – что-то нелепое и смешное, красочное, в мельчайших подробностях, и долго еще не мочь вытряхнуть эту сонную чепуху из головы, и до вечера ходить, словно в хмелю, и нет-нет – да улыбнуться сюжету.
У меня для ноября припасены тишина и смирение, слова строго отмерены, чувства все больше внутри, чем вне. У ноября для меня медово-имбирный квас, неожиданные подарки, вафельные трубочки со сгущенкой и теплый кошачий бок.
Все неотправленные письма дошли до адресатов, закладки оказались на нужных страницах.
Мы стали еще на один ноябрь
ближе к себе.
Автор — Ольга Примаченко